ГЛАВНАЯ > ТВОРЧЕСТВО

 

 

 

 

Очарованный странник обидной земли

Пожелтевшая от времени телеграмма в его архиве хранит энергию творческого запала, с которой началось восхождение Валерия Климушкина в большую литературу: "СРОЧНО ПРОСИМ ПРИЕХАТЬ МОСКВУ ДЛЯ РЕДАКТИРОВАНИЯ РАССКАЗОВ ИДУЩИХ НОВОМ МИРЕ КОМАНДИРОВКА БУДЕТ ОФОРМЛЕНА ПО ПРИЕЗДЕ СРОК КОМАНДИРОВКИ НЕДЕЛЯ ЧЛЕН РЕДКОЛЛЕГИИ ЖУРНАЛА НОВЫЙ МИР ВИНОГРАДОВ". Рядом - двенадцатый номер журнала за 1965-й год, редактируемый А.Твардовским, а также квиток почтового перевода, гонорар на сумму 194 рубля 12 копеек.
Студент Свердловского пединститута Валерий Климушкин дерзнул послать свои рукописи в самый уважаемый литературный журнал, с ходу попал в число перспективных авторов и был замечен читателями. Первая проба пера оказалась удачной. Везение? Безусловно, с учетом явных способностей молодого человека, имеющего за плечами немалый опыт: военное детство, умение вести хозяйство в усадьбе у бабушки, где он воспитывался, учебу в железнодорожном ПТУ, службу на Кубе во время Карибского кризиса и потерю зрения, успешное преодоление болезни, работу на Свердловской железной дороге. Для двадцатипятилетнего парня эти жизненные уроки стали началом духовного возмужания и дали возможность психологически тонко описывать ситуации, в которые попадали созданные им литературные герои.
Удача окрыляла. Устроившись на подработку в кочегарку, по вечерам и ночам, подбрасывая в топку уголь, он пишет новые произведения и не остается незамеченным уральскими писателями и редакцией журнала "Урал". "Валерий! Три твои опуса я освоил и сдал на машинку. "Стук в окошко" и "В августе" идут в третьем номере журнала, а не во втором в связи с изменением плана номера. Возьми третий рассказ и подумай еще над ним. Сам я не решаюсь делать в нем что-нибудь за автора. Деньги за перепечатку текста отдашь Руфине Алексеевне. Будь здоров! Павел Макшанихин. 20.12.1967."
"Валерий Климушкин - настоящий писатель. Он зорок, умеет увидеть в обыденности окружающего нас мира такие стороны и оттенки, которые мы вроде бы и знали, но чувствовали вовсе поверхностно…Главное, он умеет найти нужное слово, пластичное и вместе с тем эмоциональное", - пиcал литературовед Н. Лейдерман.
"Заметно возрастающее стремление автора к расширению того тематического круга, который, казалось, был для Климушкина в прежних его работах очерчен очень жестко", - высказывал свое мнение прозаик А.Власов.
Другой известный писатель Н.Никонов, знакомясь с новыми рукописями автора, предупреждал: "Все рассказы В.Климушкина имеют одно достоинство, которое, однако, может перерасти в недостаток -это лучезарные концовки. В плане литературном и жизненном не всегда лучезарность справедлива, а жизненная правда - единственная настоящая почва под ногами писателя…"
В 1979 году Валерия Климушкина принимают в Союз писателей СССР. К тому времени в разных издательствах, в том числе в Средне -Уральском, вышли книги рассказов и повестей В.Климушкина "Стук в окошко"(1974), "В пору жаворонков" (1976), "Солнце в глаза"(1978), в 1982 году - "Чай с малиновым вареньем", в 1989-м - последняя, "Жизнь бесконечная".
Валерий Климушкин успешно взял свою первую высоту, зарекомендовав себя хорошим рассказчиком, мастером образного языка, и его произведения вошли в различные антологии, сборники и альманахи. Повесть "На реках вавилонских" стала составной частью последней книги. Однако воспоминание о годах учебы в ПТУ- повесть "СЦБ" и роман "Альфа Центавра" по разным причинам сразу не пошли в печать, а возвращаться позднее к рукописям было не в правилах Валерия Климушкина: закончив педагогический институт, он преподавал в школах химию и биологию, как учитель географии водил детей в походы, путешествовал по стране.
Пора перестройки и рождение нового государства принесли иные проблемы в творческом плане. Валерий Климушкин затеял издание собственного литературного альманаха "Проспект", но грянули времена кризиса, и затею пришлось оставить после первого выпуска. Герои его рассказов в момент измельчали, все чаще в критические моменты тянулись к рюмке, что не могли не заметить и рецензенты. Тема бедных учителей, месяцами не получающими свою мизерную зарплату, стала неинтересна читателям, а сельская жизнь, которую любил живописать автор, приходила в упадок. Можно, конечно, вспомнить биографии даровитых русских интеллигентов, погубивших свой талант из-за душевной слабости, на выяснение в праздных загулах извечных российских вопросов "Кто виноват?" и "Что делать?". Однако, как говорит Книга Экклесиаста, или Проповедника: "Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?"
Сам Валерий Климушкин, сознавая кризис времен, пишет: " Не вышло из меня ничего путного. И в литературе разуверился. Достигли мы в ней такой дивной степени совершенства, что и писать, вроде, не о чем. О том же, как создавали царствие божие, то бишь, разума на земле, и говорить совестно, не то, что писать. Бороться надо было, как уверяли умные люди. С кем, спрашивается? С редакторами, с системой, за более совершенную систему? Встать на уровень глупенькой пионервожатой, которая когда-то скандировала свои лозунги, не понимая их смысла? Нет, увольте, не бороться - хватит, выходить надобно на торный большак человеческой цивилизации. И чем скорее, тем с меньшими последствиями, времени остается в обрез…Что ж, если доля наша такая горькая, вечно плестись в хвосте народов… Да и скучно, господа! Так и остался я в итоге на всю жизнь одним из тех беспутных вариантов российского очарованного странника…" ("Алконост, или Размышления на погосте", - "Проспект", №1 - 1991 г.)
Уходили из жизни лучшие друзья, и в один из хмурых осенних дней Валерий вдруг забыл, кто он, да и где проживает вообще. Диагноз "амнезия", поставленный ему в клинике вместе с другими заболеваниями, был для него пустым звуком, перенесшим его снова на сценарные курсы, где он писал свой новый сценарий в уме, так как забыл, как пишется русский алфавит и как звать некогда близких ему людей. Да и ручка почему-то валилась из рук, не в силах вывести даже собственную подпись.
В последние три года он как бы отошел из забытья, и память стала возвращать ему избранные страницы минувшей жизни. Автор спешит вылить на бумагу яркие эпизоды прожитых лет и забывает порой о том своем особом философски-лирическом стиле повествования, из которого состояли его лучшие рассказы. Но позитивная нота повествования перевешивает надрыв болезненного существования. И вот теперь, когда Валерий Климушкин перешагнул порог своего семидесятитрехлетия, несмотря на почти двадцатилетний перерыв в творчестве, он пытается по-новому зацепиться за великий и могучий русский язык.
Кажется, и старая его проза не потеряла своих достоинств, и новый его почерк выводит удивительно простые, без затей, но такие чистые и пронзительные строчки. Главное, в них бьется живая душа настоящего русского писателя, не очерствевшая на суетливых и трудных дорогах жизни.
В лучшем своем рассказе "Кружным путем", опубликованным некогда в "Новом мире", он писал, нахлестывая коня: "От ночки-темени, сыплющей, как листьями осенними, звездами, от шагов, чудящихся все еще сзади, куда-нибудь вывози, лишь бы на торный большак. Надоело уж кружить…". Перед вами, читатели, возвращение на круги своя, на свою обидную землю, доброго и очень искреннего писателя.

Мила Матвеева, член СП России.

 

 

Молоток

Мы не скучали на занятиях по слесарному делу. Мастер Николай Васильевич, щуплый, похожий на подростка, с седым хохолком на голове, изобразив на доске чертеж с неизменным комментарием: "Острые края спилить, оксидировать", что вошло у нас в поговорку, спускался со своего подиума и шел по рядам. Постоит, посмотрит на нас, гмыкнет и идет дальше. И совсем уж было неладно, если он вдруг вытаскивал из-за уха толстый карандаш "Кохинор" и тыкал им в изделие, что означало: бери другую заготовку. Николай Васильевич был у нас и классным руководителем, наставником группы, и поэтому к его урокам относились всерьез даже самые бесшабашные головы.
Слесарное дело мне давалось туго: обязательно где-нибудь "завалю", и карандаш мастера уже дважды проходил по моим изделиям: "Острые края опилить, окси…" - сердился я на свою рассеянность. В нашей гоп-компании прослыть недотепой или выставить напоказ свои слабости, значит стать всеобщим посмешищем. На зачетном занятии я решил, хоть не блеснуть знанием-умением, но довести деталь до кондиции, чтобы не стыдно было перед мастером и друзьями.
Опилив заготовку грубым драчевым напильником до указанных размеров, стараясь почти не дышать, я принялся ее тереть мелким, личным, то и дело хватаясь за штанген-циркуль и замеряя ее со всех сторон. Мой сосед по верстаку Славка Ряхин, крепкого сложения парень, которому в ту пору можно было дать больше его шестнадцати лет, работал на редкость неторопливо и умело. Он приехал в училище то ли из Вологодской, то ли из Архангельской области, и его деревенский лексикон пестрел такими словечками и выражениями, как "баить", "отзынь", "а лешак на тя".
Но шутить над Ряхиным никто не осмеливался. Его побаивались и уважали отчасти за физическую силу, отчасти за то особое умение и даже щегольство, с каким он отделывал свои детали. Хотя по теории он часто "плавал", не мог связать правильно и двух фраз. Мне вспомнился эпизод, когда на перемене к нему подошел наш балагур Петька Ржавый и поинтересовался, как бы, между прочим, весело скаля зубы:
- Ты, Ряхин, хоть какую-нибудь книжку прочитал?
-А пошто?-невозмутимо отвечал тот.
-Ну, ты… если так положено читать, чтоб развиваться…
-А ты это видел?--Ряхин поднес к Петькиному лицу громадную, затвердевшую почти мужскую ладонь, величиной с лопату, и сжал ее под носом товарища в кулак.
-Пусть их всякие там Ржавые читают. Мы и так проживем, понял?-убедительно подтвердил он.
-Сила есть, ума не надо,- загоготал Петька, но, получив шлепок по спине, от которого присел, произнес только,- красавец-мужчина. - И отошел на значительное расстояние.
Вспомнив этот эпизод, я не выдержал, фыркнул и, забывшись, нажал ребром напильника сильнее, чем полагалось. В нашем понятии это означало: "посадил риску".
-А лешак на тя! - Выругался я любимым присловием моего соседа. Настроение сразу упало. Я опустился на вертящийся табурет, принялся с досадой рассматривать едва заметную царапину на металле, которую теперь уже ничем нельзя было убрать.
-А, ну, покажь,- грубо схватил в руки мое изделие Славка.
-Ниче,- скупо оценил он.
Я взглянул на его молоток. Он сиял, являя собой законченность и совершенство форм простого и нужного изделия. Кое-как загладив риску "бархатным" напильником,- авось, мастер не заметит, понес сдавать. Следом за мной отправился Ряхин.
Николай Васильевич повертел в руках мое изделие, небрежно бросил в корзину и вывел "Кохинором" оценку в тетради - "Отл." Я облегченно вздохнул.
-Пять?- Ликуя, встретил я вопросом Славку. Он показал мне четыре пальца.
"Но здесь что-то не так".- Сразу же спохватился я. Мастер перепутал молотки или не заметил риску. Надо сказать? Друзья, гомоня, занимались уборкой. Я взглянул на Славку.
-Ниче… В следующий раз сдам на отлично. Понял, салажня?
-Оно, конечно,- потупился я.-Но как сказать мастеру?
Так и проходил я, чувствуя свою вину перед другом, до конца практики. На прощальном вечере я все-таки не выдержал, подошел к Николаю Васильевичу, рассказал ему про тот случай. Промашка, мол, вышла с вашей стороны, с кем не бывает. Меня простите, что сразу не сказал правду…
-Да нет здесь ни вашей, ни моей вины,- пошевелил хохолком на голове мастер, как это здорово у него получалось. - Помню я и ваш молоток, и Ряхина. Видите ли, не обижайтесь на старика… Вы тогда выложились полностью: дай вам еще десять заготовок, лучше бы не сделали. А у Ряхина - дар работы с металлом. Ограничивать его высшим баллом было бы грешно. Мастерству нет предела…

Р.S. В советские времена многому учили в профтехучилищах: и настоящему конкретному делу, и мастерству, и душевной щедрости, и совести. Нынешней молодежи не грех бы преподавать подобные уроки.
1993 - 2013 гг.

 

 

Мелочи жизни

Солнце лениво и нехотя вставало за горизонтом. Иван Сергеевич, потянувшись, скинул ногу с кровати…Он любил деревню. Балалаечной струной звенят в нем воспоминания. Любил он овиди, степные и лесные, без конца и края, позабытые великорусские многоголосые хоры и распевы. А малиновый звон колоколов, а закаты и рассветы, наброшенные небрежно в поля, словно девичий полушалок. И обитают в деревне не твари зачуханные, а крали и царевны, дивы краснощекие, павы по стати своей. Так Иван Сергеевич собирался начать урок в сельской школе, но, взглянув на шумную обстановку, отвернулся к доске, деловито застучал мелом и вдруг меланхолично объявил:
- Запишите тему урока. Раскройте контурные карты и прошу следить за мной…
Сидящий на крайней парте обормот, иначе и не назовешь, рыжекудрый отрок, поднял руку и пропищал:
- Можно вопрос?
- Вопросы задают в конце… Мы же работаем по карте, - строго постучал указкой по столу Иван Сергеевич.
Вскоре материал ученикам был растолкован, дети повторили его, лучшие ответы он оценил в журнале.
- Пожалте, теперь вопросы, - обратился он к классу, зажимая нос, и не зря.
- Скажите мне,- рявкнул, подпрыгивая, обормот, и в классе сразу же пахнуло ядреным запахом табака.
Пока Иван Сергеевич открывал окошко, дети разбежались. Учитель остался один на один с хулиганом. Это не смутило мальчишку, и наглец продолжал:
- Покажите мне по карте, - спросил наглый ученик, - где проходит слюдяной пояс земли?
- А вам зачем?- ляпнул Иван Сергеевич в полном недоумении, но спохватился, сгреб пацана на пиджачишко и вытолкнул из класса, пригрозив во след.- Еще придешь с табаком, выброшу вместе с тобой в окно!...
В учительской Иван Сергеевич по поводу сорванного урока попробовал поговорить с завучем. Та по причине неопытности на все вопросы отвечала приблизительно и при этом загадочно косила глазами:
- Да, есть такой, терпим его, довели до седьмого класса…Родители? Отец - в лагере , в Ивделе, мать - в заначке где-то… Была бабушка, умерла…Живет один, на группе инвалидности…Фамилия Зюськинд. Букву "д" на конце придумал для форса. Население его уважает, подкармливает, да и сам он себя обеспечивает. Поинтересуйтесь! Вы же - классный руководитель, сходите к нему домой…
К концу второй четверти Иван Сергеевич отправился по наводке разыскивать пропавшего ученика. Дом его Иван Сергеевич наконец обнаружил в дальнем конце поселка. Серая потемневшая от времени изба ничем не отличалась от соседних, только палисадник повалился. Поднявшись по лестнице к двери, он стукнул пару раз. Никто не отвечал. Тогда он рванул на себя ручку двери. Пройдя сени, он очутился в большой горнице, где стояла громадная кровать, на которой находился его ученик. Ученик лежал в свободной позе. На приход учителя не обращал никакого внимания, только подергивал босыми ногами и старательно раскуривал самокрутку.
Дым клубился в комнате. Иван Сергеевич, поздоровавшись, прошел к окну и открыл форточку.
- Ну, что,- начал разговор Иван Сергеевич,- отметки-то надо за полугодие? - И присел на единственную в комнате табуретку.
- А вы так и не ответили на мой вопрос. Сначала -вы , потом я…
-Какой еще?
- Расскажите мне о слюдяном поясе Земли…
- Ну, хорошо, - подумав немного, сдался Иван Сергеевич.- Слушай… Пояс начинается на Аляске, у города Ном, затем через Чукотку идет в Чкутию, район Аллахюль, потом в Красноярский край, до города Тайшета, здесь он и обрывается…
- Вот!- обрадовано воскликнул собеседник.- А кто открыл это? Обрыв-то?
- Я, вроде, - помедлив, пряча глаза, признался Иван Сергеевич.
- А теперь как-то наладилось…
-Да, возле реки Листвянки наладили прииск и поиск, потом геологи довели дело до конца на Кольском полуострове…
- И вы об этом написали книгу?
- Откуда вы знаете?
-Спешу обрадовать вас…Вы были у себя на квартире или все время в школе?
- В школе…
- Идите домой, там вас ждет телеграмма. Ваша книга принята к изданию.
- Ну, ты даешь! - вскочил Иван Сергеевич.- Спасибо тебе, дорогой мой! - Вот и тебе помощь, - и сунул ему в руку половину своей зарплаты.
Действительно, все сбылось, как предсказал его ученик.
Такие мелочи жизни не только увлекают, но и засасывают в прорву - так думал Иван Сергеевич, анализируя удивительные факты жизни. Трудно отгородиться от них, а еще хлеще, подняться выше, над буднями. Немногим это удается. И выводит вверх какое-то чудо. Но так называемые чудные грезы иногда и губят.
Так было и у Ивана Сергеевича. В молодости мечтал стать строителем коммунизма. И судьба подбросила ему лакомый кусочек: направили с комсомольским отрядом на строительство железной дороги Абакан-Тайшет. Рылся, рылся по этой причине в земле - матушке, промороженной насквозь, и откопал громадный кусок льда. Набежал народ, местные специалисты Оказалось, что открыл, якобы, потерянный геологами слюдяной пояс земли…
Из всех несомненных вещей самое несомненное - это сомнение. Рукопись этой первой книги лежала в издательстве семь лет. Лупатые редакторши, одуревшие от потока графоманских рукописей, сочувственно глядя на автора, качали головами, что-то лепетали в ответ… А потом все поросло быльем. Вспомнить о рукописи заставил ученик Ивана Сергеевича, из породы тех блаженных, что издавна славились на святой Руси. А еще понял Иван Сергеевич, что учителя из него не вышло и пора подавать заявление об уходе из школы. Перед отъездом он поделился своими мыслями с учительницами.
- Действительно, он у нас ведун. На любой вопрос ответит, и всегда точь в точь…
А в прошлый год, помните?- вмешалась завуч. - Посадили его за какие-то проделки на пятнадцать суток. Он через некоторое время стучит кулаком в дверь, орет:
- Позовите майора… Надо срочно сказать…
Явился начальник милиции. Тот ему и говорит:
- Товарищ майор, вы собрались на срочную операцию? Повремените на пару дней… Ваш автомобиль сегодня должен разбиться…
- Ой, ли, не пугаешь?
-Товарищ майор, обману, срок дадите…
- Ну, ладно, посмотрим…
Майор вручил шоферу пакет, сам остался в отделе. Через пару часов сообщили: автомобиль разбился в аварии…
Перед отъездом кто-то постучал в окошко. Иван Сергеевич открыл и принял гостя. Налил своему ученику армянского коньяка.
-Давай, за твой таинственный голос. Что он тебе пророчит?
- Сутемень и скорую панихиду… Лучше я стих вам прочитаю.

Понарошку, понарошку,
Полюбила я Сережку,
Полюбила наобум,
Просто мне пришло на ум.

Наизнанку, наизнанку,
Развернула я тальянку,
Эх, цыганская любовь,
Намолола девка дров.

Наломала, наломала,
Свое сердце замарала,
Только, девка, ты не трусь,
Если надо, утоплюсь…

Когда ученик уходил, Иван Сергеевич крикнул ему вслед:
- Зовут-то хоть тебя как? За кого молиться?
- Рататуй! - бавкнул тот.

Овидь - горизонт по-старорусски.
Бавкать - ударить в колокол ( по - белоруски)
Рататуй - человек без определенных занятий (по-белорусски).

2013 г.